III

Иная судьба ожидает эпитафию в Новом Свете, где как бы изначально торжествует дух человеческой миро-деятельности, почти безграничного разномыслия и индивидуальной свободы. Неодолимое стремление к земному успеху, сочетающееся с разумным выбором пути к нему, порождает презрение к тем, кто думает иначе, кто имеет другой идеал:

А вы, спасители мира, не пожавшие в жизни плодов,
Лишенные и по смерти надгробий и эпитафий,
Каково вам теперь молчанье ваших глоток,
Забитых прахом моей триумфальной карьеры?

(Перевод А.Сергеева).

Казалось бы, эта высокомерная рацея Эдгара Ли Мастерса противостоит вдохновенным строкам Луначарского. Там взбунтовавшееся «я» жертвует собой во имя счастья всего человечества – и гранитная братская могила становится венцом его героической жизни. Здесь расчетливое «я» попирает других ради собственного благополучия, а отдельная роскошная погребальня является апофеозом удачной судьбы. Однако объединяет эти эпитафии одна, не приемлемая для православного сознания, особенность – земность устремлений духа, соблазн мирского счастья.

Западному мышлению присуща эта прелесть рационального проецирования небесного на земное и его рационального, а значит искаженного воплощения в мире: безгрешный папа римский есть воплощенная проекция Господа Нашего, белокаменный Новый Иерусалим – воплощенная проекция Иерусалима Небесного, недавнее «светлое будущее» – воплощенная проекция Царства Божьего на земле. Однако, если для Запада характерен готический индивидуализм, то для России – купольная соборность, поэтому воплощение какой-либо проекции там и здесь имеет разные последствия. Американский поэт Эдгар Ли Мастерс не отступает от западной традиции и проецирует на себя образ Высшего Судии. В 1915 году он издает свод автоэпитафий жителей воображаемого иллинойского городка Спун-Ривер, затерявшегося среди холмов и равнин Среднего Запада. Торгаши, кальвинисты, банкиры, фермеры, пьяницы, проститутки исповедуются перед ним, как перед Богом, и каждый говорит правду и только правду:

Я был в лоне церкви
И стоял за сухой закон,
И горожане решили:
Я умер от пристрастья к арбузам.
На деле же у меня был цирроз печени,
Ибо тридцать лет каждый полдень
Я пробирался в заднюю комнату
Аптеки Трейнора
И наливал себе щедрой рукой
Из бутылки с этикеткой
«Spiritus frumenti».

(Перевод А. Сергеева).

Восхищаясь мудрой античной эпитафией, Мастерс разделяет мнение Карамзина о современной: она чересчур хвалебна и не соответствует истине. Один из его замогильных героев сетует по этому поводу: «Я не мог при жизни отделаться от клеветы и по смерти должен смириться с пустыми словами, выбитыми дураком». Отринув эту пустую ложь, американский поэт следует за Леонидом Тарентским и, вооружившись дантовским «божественным всеведеньем», создает отвлеченные автоэпитафии, где ушедшие в инобытие обращаются к живущим с последним откровенным словом о себе, своих поступках и, нет сомнения, то же самое произнесут на предстоящем Страшном суде. По сути, Мастерс приглашает читателя сесть на великий белый престол и, приняв выражение Лица, от Которого бежит небо и земля, раскрыть Книгу Жизни, дабы «судим был каждый по делам своим» (Откровение: 20-13).

«Антология Спун-Ривер» потому и является шедевром американской погребальной лирики, что она гармонически сочетает свободный стих Уитмена и Сэндберга с древней эпитафической традицией, расцветшей на Западе благодаря иному видению мира, нежели православное свето-созерцание. Впрочем, сам Мастерс прекрасно осознает печальность и пагубность пути, обозначенного призрачными вехами разума и прогресса:

И все время я видел в окно,
Как погибает Америка, стремясь к жизни,
Которой нельзя добиться
Бережливостью, трудом, смелостью
Во имя консервной фабрики!

(Перевод А.Сергеева).

Сизифова погоня за мирским счастьем, постоянно ускользающим из рук, ныне подвигает западную мысль к поиску того, что образует прелестный мираж осуществленного, утвержденного, окончательного. А поскольку таковым по-прежнему пребывает пышный монумент и пышная эпитафия, то их иллюзорное воплощение на голубом экране кажется логичным: с 1998 года в глобальной компьютерной сети «Интернет» рекламируется виртуальное кладбище «Зал памяти», где представлены избранные образцы памятников, надгробных надписей и подобающих случаю цитат из мировой литературы. Современные компьютерные могильщики предлагают посетителю этого кладбища возложить нереальные цветы на нереальную могилу и зажечь нереальную поминальную свечу. Это – видимый конец пути, судьбы, разума, логоса, и никакой осиянной лествицы, ведущей к небу, здесь нет и быть не может.